Советская этнографическая школа

Советская этнографическая школа — термин для обозначения всей совокупности этнографических исследований в СССР (введен в 1946 г. С.П. Толстовым). По мнению С.А. Токарева, С.э. ш. Сложилась в начале 30-х годов, придя на смену отдельным, существовавшим ранее направлениям и группам ученых («школа Штернберга», «школа Анучина», «Школа Преображенского» и др.): «Все советские этнографы, признавшие марксизм-ленинизм единственным подлинно научным методом, объединились на базе этого метода и составили единую советскую школу в этнографии. Эта школа, спаянная единством взглядов по основным методологическим вопросам, противостоит теперь как единое целое всем и всяческим течениям в зарубежной буржуазной науке» (Токарев. 1958. С.87).

Такое определение С.э.ш. справедливо лишь в том смысле, что методологической основой осуществляемых в СССР этнографических исследований является историко-материалистическая теория развития общества, и это принципиально отличает их от немарксистских этнографических школ. Вместе с тем марксизм не является исключительной привилегией лишь советских этнографов; в странах социализма этнографические исследования также базируются на марксистской методологии, но тем не менее развитие этнографического знания имеет там свои особенности, отчасти определяемые предшествующей исследовательской традицией. С другой стороны, переход советских этнографов к концу 20-х годов на позиции марксизма отнюдь не означал полной унификации подходов к решению важнейших теоретических и прикладных задач этнографии, а также к пониманию самого ее предмета. История советской этнографии показывает, что исследовательские концепции С.э.ш. существенно менялись на различных этапах ее формирования и развития. Эти особенности и являются критерием периодизации истории С.э.ш.

Как советскими, так и зарубежными учеными предпринимались попытки охарактеризовать наиболее важные этапы развития С.э.ш. Так, С.А. Токарев выделял 4 этапа: начальный (вплоть до конца 20-х годов); период 30-х годов; Великая Отечественная война и послевоенное время до ХХ съезда КПСС; новый этап, начавшийся в 1956 г. (Токарев. 1958). Среди зарубежных авторов, предлагавших свою периодизацию истории С.э.ш., отметим Ли Ифу и Ван Эньцина, которые противопоставляют три этапа: 1917-1934; 1934-1945; послевоенное время (Ли Ифу, Ван Эньцин. 1983).

Несомненно, что периодизация истории С.э.ш. не может не учитывать общих тенденций развития советской науки в целом, однако она должна основываться прежде всего на своих внутренних критериях. С этой точки зрения можно считать, что развитие советской этнографии прошло четыре периода: 1917- конец 20-х годов; 30-е — первая половина 40-х годов; вторая половина 40-х годов — начало 60-х годов; вторая половина 60-х — начало 80-х годов. Есть основания говорить о начале нового периода в истории С.э.ш. в связи с развертывающейся сейчас в стране перестройкой общественной жизни.

Особенность первого периода истории С.э.ш. заключалась в том, что революция разбудила творческую активность этнографов, и уже первые годы Советской власти были отмечены небывалым ростом этнографических исследований как в центре, так и на периферии. В Ленинграде возобновили активную деятельность Отделение этнографии РГО, Музей антропологии и этнографии, Этнографический отдел Русского музея. Развернула широкие исследования Комиссия по изучению племенного состава России при Академии наук, были созданы Яфетический институт (1921), Славянская комиссия (1922), при ЛГУ в Научно-исследовательском институте сравнительной истории литератур и языков Запада и Востока — секция «Живой старины» (1925). Открытый в 1919 г. в Москве Музей Центрально-промышленной области начал систематические экспедиционные работы, результатом которых явились создание этнографической экспозиции и издание ряда трудов. В 1921 г. в Москве возобновилась деятельность Этнографического отдела Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. С 1923 г. начались полевые этнографические исследования Антропологического института при МГУ. В 1924 г. был организован Центральный музей народоведения, развернувший широкомасштабную экспедиционную деятельность. В 1925 г. в Институте истории РАНИИОН появилась секция этнологии, в 1926 г. в Государственной Академии художественных наук — Отдел изучения искусств национальностей СССР, а в Государственной Академии истории материальной культуры — Отделение по этнологии и т.д.

К 1927 г. в столицах союзных республик, в областных и уездных городах было создано более полутора тысяч краеведческих музеев и обществ. Они вели интенсивную собирательскую и этнографическую работу, координировавшуюся Центральным бюро краеведения.

Была развернута подготовка этнографических кадров: в 1925 г. в Ленинградском университете. Где работали В.Г. Богораз, Л.Я. Штернберг, было введено преподавание этнографии; в том же году в Москве факультет общественных наук МГУ был преобразован в этнологический факультет. В 1926 г. начал выходить журнал «Этнография» (с 1930 г. — «Советская этнография»).

1920-е годы были периодом, когда рост этнографических исследований сопровождался настойчивыми теоретическими поисками. С одной стороны, работали и группировали вокруг себя молодежь те сформировавшиеся еще до революции этнографы, которые стремились применять подходы и методы различных европейских этнографических школ (Л.Я. Штернберг, В.Г. Богораз, Б.А. Куфтин, М.О. Косвен и др.). Поддерживали связь с советскими учеными русские этнографы, которые оказались в эти годы за границей (С.М. Широкогоров). При всех расхождениях во взглядах, при отсутствии единообразия даже в наименовании данной отрасли знания (этнография, этнология, народоведение) ведущим направлением теоретических поисков в этой период было сформировавшееся еще в русской дореволюционной науке отношение к этнографии как к науке о народах, или этносах (первые исследования в области теории этноса были начаты именно в 20-е годы независимо друг от друга Н.Я. Марром и С.М. Широкогоровым). Абсолютное большинство исследователей старшего поколения стремились овладеть марксистской методологией, внедрить в этнографическую практику принципы материалистического мировоззрения. В 1929 г. при Центральном музее народоведения был организован «Этнологический марксистский семинарий», проблемы применения марксистского метода в этнографии широко обсуждались также в Обществе историков-марксистов и Секции социологии Института истории Коммунистической академии.

Логическим завершением этих многочисленных дискуссий и споров явилось проведение в 1929-1932 гг. этнографических совещаний. Целью которых была выработка общих позиций по ряду принципиальных теоретических вопросов. Эти совещания знаменовали собой конец первого периода советской этнографической науки и начало ее второго периода.

Оценка развития советской этнографии в 30-40-е годы сложна и неоднозначна, как противоречивы были и сами социально-политические процессы, происходившие в советском обществе в то время. Сама жизнь настоятельно требовала «перестройки этнографического исследования на основе марксистско-ленинского метода и в тесной увязке с социалистическим строительством среди многочисленных народов Советского Союза» (СЭ. 1931. № 1/2. С.1). В то же время утверждение новых позиций этнографии происходило в условиях, когда в советском обществе насаждалась идея непререкаемости сталинской концепции построения социализма и исключительности вклада Сталина в теорию марксизма. Ситуация. Возникшая в эти годы в этнографии, во многом сходна с тем, что происходило тогда в других общественных науках. О лингвистических дискуссиях начала 30-х годов Е.Д. Поливанов писал: «Безъязычные языковеды»… пытаются переправить языкознание на социологические рельсы тем, что четыре часа подряд спрягают существительное «класс» и прилагательное «социальный»… (Поливанов. 1968.ю с.288). Сходный вульгарно-социологический подход стал общей тенденцией, на долгие годы определившей развитие и этнографической науки. В резолюции, принятой Совещанием этнографов Ленинграда и Москвы в 1929 г., указывалось, что, «отмежевываясь от всяческих буржуазных суррогатов обществоведения, советская этнография должна строиться как исследование конкретных обществ, главным образом тех из них, которые и поныне находятся на ранних стадиях развития, вследствие чего основным понятием и объектом исследования этнографии должны стать социально-экономические формации в их конкретных вариантах» (Этнография. 1929. № 2. С.118). На Всероссийском археолого-этнографическом совещании 1932 г. эта позиция была выражена еще более определенно: «Построение этнографии как самостоятельной науки с особым предметом и методом изучения, противостоящей или равноправной истории, противоречит марксистско-ленинскому учению о диалектике исторического процесса» (СЭ. 1932. № 3. С.12). Одним из следствий этого была дискредитация понятия «этнос» как якобы категории буржуазной науки. Начатые в предшествующие годы исследования в области теории этноса были прекращены. К концу 30-х годов достижения советской этнографии были «не столько теоретические, сколько практические» (Зеленин. 1938. С.50).

Действительно, второй период истории С.э.ш. отмечен, в частности, активизацией этнографической работы в районах Крайнего Севера, ранее изученных недостаточно. С начала 30-х годов начинают появляться исследования Г.Н. Прокофьева, А.Ф. Анисимова, А.А. Попова, Б.О. Долгих, В.Н. Чернецова об эвенках, хантах, манси, гнасанах, селькупах, коряках, нивхах, кетах и т.д. Изучению народов Сибири, Средней Азии и Кавказа посвящены монографии Л.П. Потапова, Н.Н. Степанова, С.А. Токарева, А.П.Окладникова, Н.А. Кислякова, С.П. Толстова, Л.И. Лаврова и др. В работах этих авторов прослеживается характерный для всего второго периода особый интерес к анализу общественной организации различных народов СССР, выявлению пережитков общинно-родового уклада, изучению вопросов их связи с элементами феодальных и капиталистических отношений, анализ родоплеменной структуры и т.д. В целом же профиль этнографии сужался, предмет ее фактически сводился к изучению пережитков первобытнообщинного строя методом этнографического наблюдения.

С таким понимание предмета этнографии были связаны в тот период и исследования в области общих вопросов истории первобытного общества. В работах Е.Ю. Кричевского, Е.Г. Кагарова, С.Н. Быковского, А.М. Золотарева, М.О. Косвена рассматривались проблемы происхождения экзогамии, исторических форм брака и семьи, систем родства как источника для реконструкции социальных институтов первобытности. Вместе с тем углубленная разработка многих из этих вопросов тормозилась распространенным в те годы отождествлением идей Л.Г. Моргана с фундаментальными положениями марксистской теории, что зачастую сводило исследование к догматическому комментированию моргановской схемы общественного развития; многие ошибки Моргана, к тому времени уже ставшие общепризнанными в мировой науке (тезис о малайской системе родства как исходном типе эволюции социальной организации, постулат существования кровнородственной семьи и др.), повторялись на страницах советских исследований, а доказательства недостоверности этих моргановских положений замалчивались. Лишь в отдельных областях изучения социальных институтов был сделан заметный шаг вперед (к числу бесспорных достижений советских ученых в 30-е годы следует отнести, в частности, открытие М.О. Косвеном патронимии как особой формы социальной организации, исследование А.М. Золотаревым дуально-родовой структуры и т.д.). Отрицательное влияние на развитие представлений о закономерностях формирования этнических общностей оказало преувеличение автохтонного начала в этногенезе, свойственное последователям Н.Я. Марра, что приводило к недооценке роли миграций в процессе сложения народов.

Великая Отечественная война прервала работы по подготовке ряда важных этнографических исследований. Многие советские этнографы отдали свою жизнь во имя победы над фашизмом. Однако и в годы войны продолжалась полевая этнографическая работа. Постановлением Президиума АН СССР 1942 г. в Москве была организована группа этнографов, составившая ядро нынешнего Института этнографии АН СССР. С этого времени этнографические исследования в масштабе страны возглавил С.П. Толстов.

Третий период истории С.э.ш. начался в первые послевоенные годы. Он отмечен оживлением всех сторон деятельности советских этнографов, прежде всего резким расширением масштабов полевых исследований. Основной организационной формой полевой этнографии в СССР становятся многолетние экспедиции, в большинстве своем комплексные по проблематике. В них нашла воплощение идея Д.Н. Анучина о триаде наук — этнографии, археологии, антропологии. В эти годы плодотворно работают Хорезмская археолого-этнографическая, Памиро-Ферганская археолого-этнографическая, Балтийская этнографо-антропологическая и другие экспедиции. Результатом их было появление ряда крупных историко-этнографических монографий, среди которых должны быть отмечены прежде всего работы С.П. Толстова по истории Хорезма.

В 50-х годах советская этнография впервые в полном смысле становится наукой о народах мира: в поле зрения наших этнографов, помимо народов Советского Союза, оказываются этнические общности всех континентов Земли. Это нашло отражение в одном из наиболее фундаментальных исследований за всю историю С.э.ш. — серии «Народы мира», публикация которой была завершена к середине 60-х годов.

Советская этнографическая наука выходит на международную арену. Наши ученые принимают участие в мероприятиях, организуемых за рубежом, в том числе в конгрессах антропологических и этнографических наук. Налаживается сотрудничество с учеными социалистических стран.

Большое значение имела разработка М.Г. Левиным и Н.Н. Чебоксаровым теории хозяйственно-культурных типов и историко-этнографических областей. Углубленное изучение ряда проблем первобытного общества было осуществлено в работах М.О. Косвена, Ю.П. Аверкиевой, Ю.И. Семенова, А.И. Першица.

Происходят изменения в понимании предметной сферы этнографии. Возрождается интерес к изучению проблем этногенеза (первые признаки этого начали обнаруживаться еще в конце 30-х годов: при Институте истории АН СССР в 1939 г. было созвано специальное совещание по вопросам этногенеза народов Севера; во время войны было проведено несколько научных сессий по этногенезу: в 1942 г. — народов Средней Азии, в 1943 г. — славян, в 1944 г. — индоевропейских народов). Активизацию работ в области этногенеза С.П. Толстов связывал с тем, что главным объектом исследования советской этнографии является конкретный народ (Толстов. 1947), в связи с чем основной формой обобщающего этнографического труда стала в те годы историко-этнографическая монография.

В отличие от 30-х годов этнография определялась теперь как «отрасль истории, исследующая культурно-бытовые особенности различных народов мира в их историческом развитии, изучающая проблемы происхождения и культурно-исторических взаимоотношений этих народов, восстанавливающая историю их расселения и передвижения» (Толстов. 1946. С.3). В этом определении, как и в другом его варианте, в котором этнография выступает как «отрасль исторической науки, изучающая культуру и быт народов земного шара, их происхождение, расселение и культурно-исторические взаимоотношения» (Очерки общей этнографии. 1957. С.7), на первый план выдвигаются культура и быт народов мира. Следует, впрочем, отметить, что такое определение предмета этнографической науки разделялось в то время не всеми советскими этнографами. Выступая в 1949 г. на заседании Ученого совета Института этнографии АН СССР, Н.А. Бутинов говорил, например, что «если с организационным руководством в Институте дело обстоит благополучно, то в теоретическом руководстве имеются недостатки, доказательством чего в первую очередь является неточность определения и неясность предмета советской этнографии» (СЭ. 1949. № 1. С.170).

Крайне отрицательное влияние на развитие советской этнографии оказала в те годы общая обстановка в науке, сложившаяся в начале 50-х годов. Критика взглядов Н.Я. Марра привела к полному отрицанию значения его вклада в науку. Многочисленные кампании по разоблачению «буржуазной сущности» тех или иных научных направлений или взглядов отдельных ученых делали невозможными подлинно творческие дискуссии по важнейшим проблемам этнографии и смежных дисциплин. Так, в 1948 г. после печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ объектом ожесточенных нападок в Институте этнографии АН СССР стали труды выдающегося советского антрополога В.В. Бунака, в которых критики усмотрели дань учению Вейсмана — Моргана. В том же году была организована кампания травли известного советского фольклориста П.Г. Богатырева, обвиненного в пропаганде структурно-функционального метода. Рецидивы подобной практики решения научных проблем имели место и в начале 60-х годов, когда предпринимались попытки «отлучить» от марксизма Н.А. Бутинова, выдвинувшего свою точку зрения о месте материнского рода в истории человечества, и т.д.

Основной характерной чертой четвертого периода в истории С.э.ш., начавшегося в середине 60-х годов, был решительный поворот к разработке теоретических основ этнографической науки, прежде всего теории этноса как ее главного исследовательского объекта.

Одним из инициаторов «реабилитации» понятия «этнос» стал еще в первые послевоенные годы П.И. Кушнер. В ряде работ он обратился к анализу основных признаков этнической общности. Указывая на недостатки «Этнографической карты белорусского племени» Е.Ф. Карского, он отмечал, что автор, «выхватив из целого комплекса один признак (как бы важен он ни был)… обеднил понятие этноса» (Кушнер. 1947. С.10). Как известно, П.И. Кушнеру принадлежит заслуга обоснования роли этнического самосознания как наиболее существенного признака этноса (эта мысль высказывалась до него Д.С. Лихачевым и В.В. Мавродиным, однако этнографами тогда всерьез не принималась). В 1951 г. о необходимости решить вопрос о сущности «этноса» писали С.А. Токарев и Н.Н. Чебоксаров, беря, впрочем, это понятие в кавычки и оговаривая, что «не существует, конечно, никаких особых «этносов», как столь милых буржуазной науке постоянных и неизменных категорий, якобы сохраняющих свою асбтрактную «специфику» на всем протяжении истории человечества» (Токарев, Чебоксаров. 1951. С.12). В этих словах еще чувствовался отзвук запрета, наложенного на понятие «этнос» в конце 20-х годов. Наконец, в 1957 г. М.Г. Левиным и Н.Н. Чебоксаровым было дано свое определение понятию «этнос», которое с тех пор постепенно получило в С.э.ш. права гражданства.

Вместе с тем весьма характерно, что, говоря в 1967 г. об основных направлениях исследований в рамках С.э.ш., А.И. Першиц и Н.Н. Чебоксаров упомянули об этногенезе и этнической истории, этнической географии, этносоциологии, истории культуры, проблемах первобытного общества, но не выделили специально теорию этноса. «Сосредоточивая свое главное внимание на вопросах этногенеза, истории общественного строя и культуры отдельных народов или целых стран и даже частей света, — отмечали они, — советские этнографы в известной мере оставляли в тени или, во всяком случае, отодвигали на второй план разработку общетеоретических проблем нашей науки в масштабах всего земного шара. Можно сказать, что работы описательного характера и до настоящего времени преобладают в советской этнографии над исследованиями теоретического плана» (Першиц, Чебоксаров. 1967. С.23).

Большое значение для превращения советской этнографии из науки по преимуществу описательной в теоретическую дисциплину имели труды Ю.В. Бромлея. В своих работах конца 60-х — начала 70-х годов он обосновал ряд важнейших положений. Стимулировавших последующее развитие этнографических исследований в СССР. К их числу относятся определение понятия «этнос», роль этнической эндогамии как механизма поддержания целостности этноса, проблемы исторической типологии этнических общностей, иерархическая структура этноса и т.д. Большое внимание Ю.В. Бромлей уделял в эти годы разработке проблем соотношения этнографии со смежными дисциплинами, сформулировав новое понимание ее предмета: ;Основным критерием для выделения предметной области этнографии является рассмотрение компонентов этноса сквозь призму выполнения ими этнических функций» (Бромлей. 1973. С.207).

Отличительной чертой этого этапа истории С.э.ш. было возникновение и развитие некоторых новых научных дисциплин, непосредственно смыкающихся с этнографией, — этнодемографии и этногеографии (труды С.И. Брука, В.И. Козлова), этносоциологии (Ю.В. Арутюнян, Л.М. Дробижева), этнической ономастики (В.А. Никонов). Использование специфической методики этих наук позволило развернуть в 1970-х годах комплексные исследования современных этнических процессов.

Важное значение для развития теоретической мысли имели регулярно проводимые за последние годы на страницах журнала «Советская этнография» дискуссии по проблемам теории культурной традиции, этнической психологии, социально-экономической терминологии в понятийном аппарате этнографической науки, методики полевых исследований, исторической типологии этнических общностей и т.д. В ходе некоторых из этих дискуссий были подняты еще не решенные вопросы. Обнаружилось отставание по ряду аспектов этнографического исследования.

В настоящее время, когда страна переживает коренную перестройку всех сторон своей жизни, неизмеримо возросли требования по преодолению недостатков в области общественных наук. Среди них — пережитки догматизма, оторванность фундаментальных исследований от нужд практики. Преодоление этих недостатков в этнографической науке — важнейшая задача советских ученхы на новом этапе истории С.э.ш.

С.И.Вайнштейн, М.В.Крюков