Владимир Кабо Теоретические проблемы реконструкции первобытноности

Есть только одна наука о людях во времени, наука, в которой надо непрестанно связывать изучение мертвых с изучением живых.
М. Блок

Слова, взятые мною в качестве эпиграфа, имеют непосредственное отношение к нашей проблеме – проблеме взаимодействия этнографии и археологии. Наука, в которой они протягивают друг другу руку, – это до-письменная история, история первобытного общества. «Чтобы истолковать скудные документы, позволяющие нам проникнуть в этот туманный генезис, чтобы правильно поставить проблемы, чтобы их хотя бы представить себе, надо выполнить одно важнейшее условие: наблюдать, анализировать пейзаж современный. Он сам по себе дает перспективу целого, из которой необходимо исходить» [4, с. 29].
Первобытная археология, как известно, занята поисками и изучением памятников первобытной культуры, остатками давно прошедшей жизни. Этнография даже там, где она выступает как источник реконструкции первобытной истории, обращена на живое, функционирующее общество. Что же общего между ними, что их объединяет? Их объединяет общая цель – они ищут истоки цивилизации, культуры. Их объединяет общность решаемых ими задач, общность предмета изучения, и этим предметом является первобытное общество. Обе они стремятся к его реконструкции, но каждая делает это по-своему. Если археология имеет дело с непосредственными его следами, с его скелетом, {60/61} который необходимо насытить плотью и кровью, с его материальным миром, из которого жизнь ушла, этнография соприкасается с самой этой жизнью, но лишь в современную нам эпоху, с «современным пейзажем», без которого, однако, по справедливому замечанию М. Блока, никакое понимание прошлого невозможно. Только сотрудничество обеих наук способно преодолеть ограниченность каждой из них. Археология – это само прошлое, но познание его осуществимо лишь с помощью настоящего. Только этнография делает возможной социально-культурную интерпретацию археологических памятников, только она способна вдохнуть в них жизнь! Ведь она изучает современные дописьменные, экономически отсталые общества во всей их целостности как органические единства. Моделируя социальные организмы первобытности, она закладывает основы реконструкции социальных систем далекого прошлого.
Хотя прошлое и включено в настоящее, интегрировано им, его необходимо из этого настоящего извлечь, а это сложная методологическая проблема. В свое время Р. Маретт остроумно заметил, что мы наделяем современного человека своеобразным «синтетическим предком», скомбинированным из костей Ментоны или Дордони, одетым мясом австралийца, тасманийца или бушмена [58]. Не всякий «синтез» можно признать удачным. Научная реконструкция первобытности – не произвольное соединение разнородных элементов, и, подобно любому подлинному историческому исследованию, она должна опираться на известные методологические основы и принципы. Необходимо, следовательно, сформулировать теоретические основы синтеза археологических и этнографических источников для построения истории первобытного общества. Некритическое, неразборчивое привлечение материалов этнографии (беру все, что меня устраивает, безразлично – научно обоснованно это или нет) – оборотная сторона отрицания значения этнографических материалов (отвергаю все, что меня не устраивает, что противоречит моим представлениям о первобытности).
Теоретические основы научной реконструкции первобытности относятся к числу фундаментальных проблем истории первобытного общества. Без твердой, {61/62} научно обоснованной теоретической и методической базы, без опоры на факты, привлекаемые аргументированно, наши предположения будут строиться на песке. В попытках реконструировать общественный строй и культуру первобытности у нас нет недостатка. Между тем мы зачастую не спрашиваем себя, насколько обоснованными являются эти попытки, какими методами, какими критериями следует руководствоваться исследователю истории первобытного общества, привлекая данные по современным народам, изучаемым этнографией, координируя данные этнографии и археологии.
Совершенствование методов реконструкции истории первобытного общества – одна из наиболее важных и актуальных ее задач. Теоретической основой реконструкции первобытности является ясное понимание того, что общественные отношения, которые мы находим у современных отсталых племен, складывались исторически. Рассматривая, например, современное охотничье-собирательское общество как объект в относительно развитом состоянии, мы заключаем, что более низкие уровни его организации интегрированы им и генетически объяснимы из этого более высокого типа общественной организации. Именно этот методологический принцип выразил К. Маркс в известных словах: «Анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны… Намеки более высокого у низших видов животных могут быть поняты только в том случае, если само это более высокое уже известно» [1, с. 731]. Этот принцип, согласно Марксу, дает возможность судить о социально-экономических структурах прошлых исторических эпох по их элементам, сохраненным и развитым современным обществом. Новая фаза развития не зачеркивает предшествующей, а интегрирует, вбирает ее в себя. Познание сущности и происхождения предмета необходимо начинать с анализа его зрелого состояния, с той его фазы, на которой с наибольшей полнотой развернулись его потенциальные возможности. Исследование сформировавшегося предмета бросает свет на его прошлое. Современное охотничье-собирательское общество помогает понять и объяснить древнее.
Реконструкция первобытности во всем ее объеме не может быть решена только археологией или только этнографией. Это задача особой синтетической науки, {62/63} истории первобытного общества, которая была бы невозможна без творческого взаимодействия археологии и этнографии. В то же время история первобытного общества является самостоятельным разделом всеобщей истории. Ею собственно всеобщая история и открывается, так как она охватывает тот наиболее длительный период существования человечества, на протяжении которого были заложены основы всего его дальнейшего развития.
Своеобразие истории первобытного общества состоит, однако, в том, что она не ограничивает себя какими-либо хронологическими или географическими границами и изучает первобытное общество вне зависимости от времени и места его существования, как в древности, так и в наше время, всюду, где она находит общества на ранних этапах социально-экономического развития, общества доклассовые. Следовательно, история первобытного общества – наука, изучающая историю первобытнообщинной формации. Концепция общественных формаций – ее краеугольный камень. Она является теоретической основой для сопоставления результатов археологии и этнографии при построении истории первобытности. Будучи разделом всеобщей истории, история первобытного общества ставит перед собой те же цели; однако ее интересуют в первую очередь не события, а процессы. От других разделов всеобщей истории ее отличают, далее, источники, а соответственно и особые методы исследования. Если традиционные разделы всеобщей истории опираются преимущественно на письменные источники, для первобытной истории на первом месте стоят одинаково этнография и археология, составляющие наряду с антропологией и исторической лингвистикой ее источниковедческую базу, и это делает ее поистине комплексной наукой. В связи с этим в истории первобытного общества большое значение занимает проблема источника. Как пользоваться этнографическими источниками и как сочетать их с другими категориями источников, прежде всего археологическими? С какими требованиями следует подходить к источнику? Методологические основы исследования, включая критику источников – важнейшее его звено, остаются здесь, однако, наименее разработанными. {63/64}
Если какая-либо наука ставит перед собой задачу, отличную от задач других, уже существующих наук, если для решения этой задачи она может точно определить предмет, изучение которого отвечает этой задаче, если границы этого предмета можно определить бесспорно и точно, если задача и изучение этого предмета логически определяют специфику ее методов, то это значит, что мы имеем дело с особой наукой и что как таковая она имеет право на существование. Задача, стоящая перед историей первобытного общества, – воссоздание истории первобытного общества как первобытнообщинной формации, история ее как в древности, так и в новое время на основе всех доступных источников, археологических, этнографических и других. Из этого видно, что история первобытного общества не конкурирует с археологией или этнографией и является самостоятельной отраслью знания. Предмет истории первобытного общества – общество и культура в их историческом движении, в их многообразных исторических и региональных формах, на стадии развития, простирающейся от их возникновения до появления классового общества. История первобытного общества – комплексная, «пограничная» наука, стоящая на грани различных наук, опирающаяся на их источники и конечные результаты, и соответственно методы ее должны быть комплексными.
Опираясь на исследование локальных исторических типов, археологических и этнографических, история первобытного общества синтезирует достигнутые при этом результаты и на их основе возводит здание истории первобытнообщинной формации как отвлеченного от пространственно-временных условий общего историко-типологического понятия [10; 11].
Археолог и этнограф типологизируют и обобщают в определенных пространственно-временных координатах. Построение понятия «археологическая культура» или «археологический тип», конструирование понятия «этнографический тип» опираются на единый в своих основных чертах процесс индивидуализации и генерализации, цель которого состоит в установлении индивидуального своеобразия объекта исследования. Значение локальных исторических типов – во вскрытии индивидуальной специфики соответствующих обществ, {64/65} связанной с неповторимыми условиями существования.
Понятие общественной формации по своей логической структуре относится к общим историческим типам, абстрагированным от конкретных условий места и времени. Критерием общественной формации является определенная совокупность социально-экономических признаков, а не время или место ее существования. На земле одновременно существуют различные формации, и, наоборот, одни и те же формации существовали в различные исторические эпохи. Одна и та же формация в зависимости от времени, места и других причин может выступать в различных конкретно-исторических формах, и, наоборот, любое человеческое общество является формой конкретно-исторического существования определенной общественной формации. Будучи явлением историческим, формация находится в процессе развития. Чтобы воспроизвести историю первобытнообщинной формации, мы вынуждены абстрагироваться от условий места и времени, заданных нам нашими источниками. Данные этнографии и археологии заключают в себе одновременно индивидуальное, свойственное конкретному обществу и конкретному историческому моменту, и типическое, отражающее общие закономерности определенной общественной формации. Это позволяет соотносить факты этнографии и археологии не по историко-хронологическим, а по историко-типологическим признакам, что и составляет сущность историко-типологического метода.
Сравним, например, этнографический тип охотников и собирателей – аборигенов Австралии с археологическим типом охотников позднего палеолита, допустим, обитателей восточноевропейской равнины. Те и другие не только конкретные общества в конкретных исторических и географических условиях, с которыми связано их своеобразие, но еще и определенный этап в развитии первобытнообщинной формации, они несут в себе признаки этой формации, тенденции ее развития, и в этом их значение для построения истории и теории первобытного общества. Или, например, северные атапаски доколониальной эпохи (этнографический тип) и мезолитические племена лесной полосы Евразии (археологический тип). Будучи конкретными обществами в конкретных исторических и географических условиях, {65/66} они представляют еще и определенный этап в развитии первобытнообщинной формации, они тоже несут в себе признаки этой формации в целом и этого этапа в частности. Необходимо, следовательно, «освободить» конкретно-исторический материал от всего индивидуального, соответствующего определенным социально-историческим и географическим условиям, выявив путем сопоставления с аналогичными материалами по другим странам, народам и эпохам общие закономерности развития обществ подобного типа как представителей определенной общественной формации, точнее, одного из ее этапов. В этом и состоит задача истории первобытного общества.
Мы можем, например, отнести аборигенов Австралии и Тасмании, мрабри Таиланда и Лаоса, гуахибо и огнеземельцев Южной Америки к одному общему историческому типу первобытных охотников и собирателей, так как, несмотря на все несходство географических и исторических условий, в которых протекало формирование этих народов и которое наложило неизгладимую печать на их культурный облик и обусловило в каждом отдельном случае его специфику, эти различия фиксируются лишь в пределах общего исторического типа охотников и собирателей. Ведь в социально-экономических отношениях этих народов так много сходного, что оно делает их поистине представителями этого единого типа.
По словам Ш. Летурно, этнографическим изучением народов, все еще живущих (или живших недавно) в условиях первобытности, должно начинаться всякое серьезное изучение общества. Этот лозунг науки XIX в. сохраняет свое значение и сегодня. Но основа такого исследования – историко-типологический метод.
Как уже говорилось, историко-типологический метод теснейшим образом связан с концепцией общественных формаций. Основные признаки формации, ее глубинные, базисные отношения – вот что позволяет нам сближать общества, живущие в различной географической среде и в разные исторические эпохи. При этом, разумеется, необходимо учитывать характер и размеры воздействия, оказанного историческими, географическими и иными условиями на развитие обществ, однотипных в своих фундаментальных признаках. Нужен {66/67} подчас глубокий предварительный анализ, прежде чем мы сможем утверждать, что этнографические и археологические типы, с которыми мы имеем дело, действительно представители одного и того же общего исторического типа, и мы вправе их соотносить и сопоставлять. В соотношении общественной формации и многообразных конкретно-исторических форм ее проявления находит свое выражение диалектика общего и особенного.
Реконструируя прошлое, следует привлекать материалы стадиально близкие, находящиеся к реконструируемому социально-историческому типу на возможно более близком уровне общественного и культурного развития. Привлечение стадиально-равноценных этнографических материалов, однако, может быть оправдано лишь в том случае, если нами учтены исторические и географические условия, оказавшие воздействие на развитие соответствующих обществ, наложившие на их общественный строй и культуру тот особый отпечаток, который мы не вправе безоговорочно переносить на реконструируемые нами социально- и культурно-исторические типы. Следует остерегаться механического перенесения в прошлое современных этнографических материалов.
Но как быть с археологией, материалы которой зачастую фрагментарны и не дают целостной картины общества и культуры? Можно ли по этим материалам судить о том, какую именно стадию развития они представляют? Да, если вспомнить, что во многих археологических памятниках, особенно таких, как жилища и поселения, отразились какие-то существенные черты социально-экономической структуры. Археология дает возможность проникнуть в основы материального производства изучаемых ею обществ. Она позволяет судить о том, было общество оседлым или вело подвижный образ жизни. Более того, археология, вооруженная современными методами исследования, может сказать нам, какими были численность и плотность населения, поддерживало ли оно и в какой степени обменные или торговые отношения с другими обществами и чем именно обменивалось, существовало ли в обществе имущественное и социальное расслоение, и многое другое. Разве всего этого не достаточно, чтобы судить о том, {67/68} какие именно этнографические типы могут быть положены в основу реконструкции обществ и культур, изучаемых археологией?
Характеризуя общество как систему, следует различать главное в ней – экономический базис – и многообразные общественно-нормативные и идеологические отношения и институты. К ним относятся формы рода и родственных связей, общественный статус мужчин и женщин, формы регулирования и управления общественной жизнью и т. п. Все это во многом находится в зависимости от таких экономических факторов, как уровень развития производительных сил, формы собственности и распределения продукта, разделения труда и его организация, преобладающее направление хозяйства и т. д. Но находиться в зависимости от перечисленных факторов не значит непосредственно вырастать из них. Зависимость здесь чаще не прямая, а опосредствованная, и ее не всегда легко уловить. В человеческом обществе отсутствует жесткий, прямолинейный детерминизм. Социальные и идеологические явления, особенно далеко отстоящие от экономического базиса, развиваются по особым законам. Многие явления, в свою очередь, оказывают обратное влияние на базис. И все же социально-экономические отношения – ключ к пониманию общественной структуры в целом. Это в полной мере верно и для первобытнообщинного строя.
Не все элементы социальной структуры формировались одновременно. Раньше всего, по-видимому, сложились элементы, непосредственно связанные с производством. Поэтому анализ отношений у современных охотников и собирателей в целях реконструкции первобытности следует начинать с отношений, непосредственно связанных с производством, отношений базисных, определяющих последующее развитие общественной структуры в целом.
Из сказанного, казалось бы, вытекает, что мы лишены возможности реконструировать общественные и идеологические институты, не связанные непосредственно с экономическим базисом, так как, не будучи жестко детерминированными условиями производства и системой производственных связей, они могли в прошлом развиваться по иным законам и принимать {68/69} иные формы, чем у народов, изучаемых этнографией1. Вот почему так важны сравнительно-этнографические исследования, позволяющие выявить единые тенденции в развитии обществ, стоящих на одинаковом или близком уровне социально-экономического развития. Здесь отражены не случайные явления, а необходимые закономерности, свойственные этим обществам. Выражением этих закономерностей и тенденций являются прежде всего общественные структуры как целостности. Универсальность человеческой культуры обнаруживается на уровне структур, а не отдельных, изолированных эмпирических фактов. Сравнение изолированных явлений имеет, как правило, ограниченное значение. Реконструируя прошлое, следует опираться не на эмпирическую реальность, а на модели, построенные на ее основе; но об этом ниже.
Общественные закономерности, однако, проявляются не в абстрактной форме – они воплощаются в конкретных социальных явлениях и институтах. Среди таких институтов первостепенное место занимает община – основная социально-экономическая и структурная ячейка первобытного общества, выражающая с наибольшей полнотой ведущие, основополагающие тенденции этого общества, его наиболее типические черты. В отличие от других общественных институтов община является выражением социально-экономического базиса первобытного общества. Можно полагать, что община как форма организации совместного хозяйства первобытного коллектива возникла одновременно с появлением общественного производства. Это не означает, конечно, что она была во всем аналогична общинам современных охотников и собирателей. Это была община на ранней стадии своего развития. Подобно любым общественным институтам, община, оставаясь основной социально-экономической ячейкой общества, в то же время развивалась, отражая в своем развитии основные этапы истории человека и общества в целом.
Главной предпосылкой историко-типологического метода в изучении истории первобытности является единство и закономерный характер развития человечества. {69/70} Сходные явления в развитии общества и культуры возникают не только вследствие влияния одних обществ на другие (например, высокоразвитых на отсталые), но прежде всего на основе единых социально-исторических закономерностей, которые особенно ярко проявляются на одинаковых стадиях развития, независимо от времени и места существования соответствующих обществ; факторы места и времени лишь накладывают печать на самый характер проявления этих закономерностей. Хронологически поздние явления могут оказаться стадиально очень ранними и объясняющими происхождение и развитие хронологически предшествующих явлений. Историко-стадиальный подход – один из основополагающих принципов историко-типологического метода.
Типология должна быть историчной. Перед исследователем, руководствующимся историко-типологическим методом, возникает необходимость изучать внутренний механизм сопоставляемых современных обществ как динамичных социальных систем, выявляя закономерные, причинные связи, определяющие их структуру и движение, и на этой основе идти к раскрытию структуры реконструируемых обществ, их функционирования, а следовательно, механизма их движения и развития. Так мы приблизимся к пониманию социальных структур прошлого в их динамике.
Первобытный социальный организм находится в непосредственных связях с экологической средой, которая влияет на него, с которой он взаимодействует, само существование которого вне этой среды невозможно. Здесь уместно, может быть, напомнить слова И. М. Сеченова о том, что в научное определение организма должна входить и среда, влияющая на него и делающая возможным само его существование. Вообще любая единица социальной системы должна определяться в терминах ее взаимосвязи с другими элементами системы в целом и с ее несоциальным окружением. Тем более верно это для первобытного социума. Чем примитивнее материально-техническая вооруженность общества, тем непосредственнее воздействие на общество географической среды. Осваивая новую экологическую среду, охотники и собиратели вынуждены приспосабливать к ней все свои социально-экономические {70/71} и культурные механизмы. Материалы археологии позволяют проследить уже в позднем палеолите формирование различных типов социальной и культурной адаптации к различным объективным условиям первобытного промыслового хозяйства, проследить складывание различных хозяйственно-культурных типов. В ходе этой социокультурной адаптации устанавливается своего рода динамическое равновесие социальной системы, причем динамическим оно является вследствие происходящих в глубине этой системы процессов и изменений. Но, учитывая всю степень воздействия географической среды на первобытное общество, не следует все же абсолютизировать, преувеличивать значение этого фактора. Общественные отношения внутри первобытных коллективов, обитающих в самой различной природной среде, оказываются подчас поразительно сходными в своих основополагающих признаках, и это дает нам возможность сравнивать и соотносить эти коллективы между собой, рассматривая их как представителей в основном одного и того же типа общественно-экономической организации.
Иногда говорят о том, что современные отсталые племена, в отличие от первобытных обществ прошлого, живут в осложненной экологической среде или что на них оказали воздействие более развитые общества, а поэтому их общественный строй деформирован, следовательно, нетипичен и непригоден для сравнительно-исторических реконструкций. Такие возражения нельзя признать обоснованными. Действительно, оба эти фактора могли сыграть свою роль, и, приступая к сравнительно-историческому анализу, исследователь должен учитывать их. В этом ему особенно помогают исследования, раскрывающие историю сложения конкретных обществ и культур. Однако воздействие более развитых обществ на менее развитые или различие природных условий не является особенностью только нашего времени. Так было всегда. Человечество всегда, начиная уже с раннего палеолита, развивалось неравномерно, всегда более развитые общества оказывали то или иное воздействие на менее развитые, если только последние не были изолированы. Всегда люди обитали в различной природной среде, порою очень неблагоприятной – и в тундрах, прилегающих к ледникам, в крайне {71/72} суровых климатических условиях, и в выжженных солнцем степях и пустынях, и в горах, и в тропических лесах. Развитие человечества уже в эпоху палеолита шло на огромной территории, включавшей все разнообразие географических ландшафтов. Глубоко различным бывал и социально-культурный потенциал обществ, входивших в соприкосновение. Неравномерность общественного развития – явление общее для всего человечества на протяжении всей его истории, и в этом отношении современные охотники и собиратели не представляют чего-либо исключительного или нетипичного по сравнению с их далекими предками. Задача состоит в том, чтобы исследовать, насколько возможно, размеры и степень воздействия исторических и географических факторов на развитие того или иного общества. Проблема влияния развитых обществ на отсталые должна решаться по-разному в различных конкретных ситуациях, для разных районов земного шара, разных эпох. Ее нельзя просто снять априорным утверждением. что общества, дожившие до эпохи колониальной экспансии или вступившие в то или иное соприкосновение с «высокими» цивилизациями, оказавшись на их «периферии», уже в силу этого должны были изменить свой общественный строй. Воздействие более развитых обществ на менее развитые в различных социально-исторических условиях было далеко не однозначным. Так. общественный строй многих народов Северной Америки, вступивших в товарно-денежные отношения с колонизаторами, был деформирован в большей степени, чем общественный строй бушменов, пигмеев Конго или аборигенов Австралии, находившихся в сравнительно большей изоляции. Стремясь понять общественный строй и культуру народа, мы должны исходить прежде всего из условий его жизни, из его социально-экономических отношений, из внутренних факторов его развития. Всякое заимствование, для того чтобы оно могло стать органической частью культуры народа, должно быть подготовлено всем его развитием, упасть на подготовленную почву, соответствовать культуре этого народа, а не быть в ней чужеродным телом.
Степень воздействия колонизации на традиционную культуру и социальные отношения отсталых народов может быть очень различной. В одних случаях она {72/73} оставляет без изменений некоторые важные аспекты традиционной структуры, а в других искажает или совершенно разрушает ее. Но и в тех случаях, когда традиционная социальная организация деформирована или разрушена, некоторым исследователям удается реконструировать доконтактное ее состояние по сведениям, полученным от самих аборигенов, и другим источникам. Так, Л. Г. Моргану удалось реконструировать общественные отношения, характерные для ирокезов в прошлом, несмотря на то что они находились в контакте с европейцами с начала XVII в. и, по собственному признанию Моргана, их традиционный общественный строй был совершенно разрушен [13, с. 43].
Сближая локальные исторические типы, мы делаем это не только потому, что им присущи определенные формы хозяйства, что все они, допустим, охотники, собиратели и примитивные рыболовы. Мы опираемся на целый комплекс явлений, характеризующих социально-экономический базис этих обществ. Но, хотя формы хозяйственной деятельности и не могут быть единственным критерием для выделения стадий эволюции первобытного общества, им принадлежит в ней все же очень важная роль. Это видно уже из того, что один из крупнейших переворотов в истории человеческого общества, в его социально-экономической структуре был связан с переходом от присваивающих форм хозяйства к производящим, прежде всего к земледелию. Как, например, ни примитивны были в недавнем прошлом земледельцы-папуасы Новой Гвинеи, все же по своему социально-экономическому развитию они стояли значительно выше всех типичных представителей присваивающей экономики. Не случайно свою периодизацию развития человечества от дикости через варварство к цивилизации Ф. Энгельс, вслед за Морганом, связал с переходом от присваивающих форм хозяйства к производящим.
Известно, что и на основе присваивающего хозяйства некоторые народы (например, Северо-Западной Америки, Дальнего Востока) достигли сравнительно высокого уровня общественного развития, имущественного и социального расслоения, незнакомого большинству других представителей присваивающих форм хозяйства и {73/74} сравнимого с уровнем, достигнутым ранними земледельцами. Однако такие примеры в целом нетипичны для представителей присваивающей экономики и не характеризуют генеральную линию развития. Связано это с особыми, исключительно благоприятными условиями, среди которых основную роль сыграл периодический избыток продуктов рыболовства, превышающий непосредственные потребности, наряду с умением запасать его впрок. С этими условиями связана и оседлость – полная или относительная. Основное направление хозяйства всех этих народов – рыболовство и охота на морского зверя. Основа питания индейцев Северо-Западной Америки и некоторых народов Дальнего Востока – лососи периодически в огромных количествах поднимались в реки побережья. Эту периодичность и изобилие можно сравнить разве только с периодическим урожаем продуктов земледелия у народов-земледельцев. Эти общества по праву можно назвать «собирателями урожая лососевых». Индейцы запасали на зиму до тысячи лососей на семью и до двух тысяч литров жира на человека. Специализированная рыболовная техника достигла у них большого совершенства, и это также ставит их на неизмеримо более высокую ступень, чем большинство других, примитивных, неспециализированных рыболовов, охотников и собирателей. Высокий уровень развития производства и был главным условием сравнительно высокого уровня общественного развития, незнакомого большинству других представителей присваивающих форм хозяйства. Более того, у индейцев Северо-Западной Америки существовали начатки земледелия (разведение табака) и животноводства (разведение собак на шерсть); начатки животноводства имелись и у нивхов (выращивание лис). Часть орудий труда указанные народы изготовляли из металлов. Все это тоже делает их несравнимыми с типичными представителями присваивающей экономики. Упомянутые выше группы оседлых рыболовов и охотников на морского зверя – это социально-экономические структуры особого типа, во многом примыкающие к народам с производящей экономикой. Типологически они мало чем отличаются от ранних земледельцев. В обычных условиях носители присваивающих форм хозяйства не поднимаются до такого уровня {74/75} имущественного и социального расслоения. В то же время характер общинно-родовой структуры сближает оседлых рыболовов и охотников Дальнего Востока с другими представителями присваивающей экономики. Общества этого типа в целом занимают промежуточное положение между обществами, экономика которых основана на присваивающих и на производящих формах хозяйства.
Знаменательно и то, что народам, достигшим сравнительно высокого уровня общественного развития на основе присваивающего хозяйства, свойственно поразительное единообразие в формах хозяйственной деятельности. А это говорит о том, что формы хозяйства сыграли определенную роль в развитии и этого социально-экономического и культурно-исторического типа.
Вообще хозяйство тесно связано в первобытном обществе с социальной организацией и идеологией – значительно теснее, чем на более высоких уровнях общественного развития. Хозяйство здесь как бы вплетено в самую ткань общественной жизни, и это одна из тех особенностей первобытного общества, вне учета которых невозможно его понимание. Причем речь здесь идет не просто о переплетении хозяйства с социальной и идеологической сферами, а об одной из существеннейших особенностей первобытнообщинной формации – об известной нерасчлененности базисных и надстроечных явлений, обусловленной спецификой производственных отношений, что не исключает, конечно, примата экономики.
Говоря о сходстве социально-экономических категорий, сближающем различные социальные системы, различные локальные исторические типы, мы имеем в виду уровень развития производительных сил, хозяйственный уклад, формы собственности, принципы разделения труда и обмена деятельностью, формы распределения продукта, структуру и функции общины как основной экономической ячейки общества, зависимость численности общин охотников и собирателей от экологических условий (или – иначе – закономерное соотношение между сезонным циклом в природе, сезонными миграциями и численностью общин, другими словами, соответствие цикла природного циклу общественному) и т. д. Все это основные, ведущие показатели, {75/76} характеризующие социально-экономический базис соответствующих обществ, а не второстепенные, произвольно выхваченные или надстроечные явления. Сближая эти общества, мы опираемся не на случайные признаки, а на совокупность социально-экономических факторов. Следовательно, когда мы говорим о том, что данные социальные системы относятся к одному общему историческому типу, то имеем в виду, что они представляют человеческое общество на определенной ступени социально-экономического развития, или определенный этап в развитии первобытнообщинной формации. Mы исходим из понимания первобытного общества как динамичной, развивающейся общественной формации. Будучи формой конкретно-исторического существования общественной формации, отдельное общество представляет в то же время и один из ее этапов.
Принцип стадиальной равноценности, опирающийся на однородность социально-экономического базиса в его основных показателях, принцип, которым мы руководствуемся при отборе этнографических и археологических данных в целях сравнительно-исторического исследования, гарантирует нас от ошибок и произвола. Принцип этот необходим и в пределах изучения одной формации. Очень рискованно реконструировать общество палеолитических охотников Европы с помощью этнографических данных по мотыжным земледельцам, опираясь лишь на внешнее, весьма отдаленное сходство в образе жизни, как предлагает Л. А. Файнберг, который идет даже так далеко, что по одному лишь сходству в планировке жилищ в неолите и европейском палеолите предполагает, что в палеолите уже существовала родовая организация [19, с. 76–77]. При отнесении конкретного общества к той или иной стадии в сравнительно-этнографическом исследовании следует руководствоваться, как уже говорилось, не отдельными признаками, а совокупностью основных социально-экономических категорий.
Единственное, что можно сказать о палеолитических охотниках Европы, живших в особенно благоприятных экологических условиях и поэтому относительно оседлых, это то, что им, возможно, удалось даже на основе присваивающих форм хозяйства достичь сравнительно высокого уровня общественного развития, нетипичного {76/77} для большинства современных охотников. Но каковы были конкретные формы их общинно-родовой организации, мы не знаем.
Добавим, что наличие долговременных жилищ и поселений не характеризует эпоху палеолита в целом. Это – лишь один из большого разнообразия типов, свойственных данной эпохе, и что бы мы ни предположили относительно социальных отношений, присущих этому типу, наши предположения относятся лишь к ограниченной области расселения людей эпохи палеолита и не имеют всеобщего характера. Существование рода в данных условиях теоретически возможно, но, допуская такую возможность, мы исходим не из поверхностных аналогий, не из отдельных признаков, которые сами по себе ничего не говорят о наличии или отсутствии рода, а из уровня развития общества в целом. И, допуская, что род мог возникнуть уже в палеолите, мы оговариваемся, что это имело место лишь там, где общественная организация достигла сравнительно высокого уровня развития.
Охарактеризованный выше прием поверхностных аналогий, внешнего уподобления археологических материалов этнографическим мы встречаем порою и в работах археологов.
Своеобразный метод реконструкции прошлого предложил Б. Ф. Поршнев [16, с. 54–55]. Он называет его «методом контраста». «Историзм открывает новые возможности реконструкции далекого прошлого по принципу глубокой противоположности настоящему», – пишет он. Но почему же в прошлом, даже далеком, все должно быть обязательно противоположно настоящему? Действительно, развитие есть превращение противоположностей, но из сказанного еще не следует, что в настоящем это превращение уже завершилось, в чем-то оно, возможно, еще продолжается. Историзм – это принцип изучения предмета в его возникновении и развитии, он требует рассмотрения явлений в их движении, внутренней закономерности и взаимной связи, но не поисков «противоположности настоящему». «Метод контраста» имеет глубокие корни: он возник еще в первобытные времена, когда люди именно таким образом объясняли происхождение явлений окружающего мира. Например, в настоящее время мир как-то {77/78} организован, – значит, в прошлом был хаос; сейчас живется плохо, – значит, в прошлом был золотой век; сейчас господствуют мужчины, и важнейшие обряды находятся в их руках, – значит, в прошлом господствовали женщины и важнейшие обряды находились в руках женщин, и т. д. «Метод контраста», конечно, нельзя признать научным методом.
В реконструкциях истории первобытного общества и первобытной культуры большое место занимает метод пережитков, введенный еще классиками этнографии XIX в. Что же такое пережиток и каковы научно обоснованные критерии, позволяющие считать данное явление действительно пережитком, притом определенной эпохи? Ответа на этот вопрос мы обычно не находим даже у авторов, широко пользующихся этим методом. Каковы доказательства того, что перед нами пережитки прошлых эпох и исчезнувших культур? Ведь прежде чем пользоваться этим методом на современном уровне, необходимо разработать систему научных доказательств, критериев, методических принципов, которые убедили бы нас в том, что данные явления действительно являются пережитками и порождены в определенную эпоху известными причинами, а не возникли позднее и под воздействием совершенно иных условий.
Обычаи, зафиксированные у современных народов, молчат о том, в какую эпоху они возникли. Этнографические факты – сколько бы их ни приводили – сами по себе ничего не говорят о том, что они появились именно в ту эпоху, откуда хотел бы вывести их автор. Такие доказательства обычно не лежат на поверхности. Чтобы найти их, необходим специальный анализ. И такой анализ нередко показывает, что эти факты объясняются существующими в настоящее время или существовавшими в различные иные эпохи условиями жизни, быта, труда, социальной психологии. Сходные общественно-исторические условия в сочетании с психологическими константами человеческого ума, едиными повсюду, способны порождать и возрождать заново аналогичные явления, социальные институты, обычаи, верования, и этим часто и объясняется их широчайшее распространение и повторяемость во времени. Но аналогия – не аргумент. Прежде чем рассматривать то или иное социальное или идеологическое явление как {78/79} пережиток, следовало бы сначала попытаться понять, какое же место занимает оно в том социальном и идеологическом целом, в той системе, из которой оно взято. Так, многие явления, связываемые обычно с понятием «авункулат», нет никакой необходимости относить к пережиткам материнского рода, если они найдены в условиях отцовского. Они вполне объяснимы отношениями, существующими в последнем. Утверждают, например, что обычай, согласно которому охотник обязан снабжать пищей свою сестру и ее детей, наблюдаемый у патрилинейных и патрилокальных австралийцев племени аранда, следует рассматривать как пережиток прежней материнско-родовой организации. При этом забывают, что у австралийцев патрилокальность и патрилинейность очень часто связаны с общиной, а принадлежность к тотемическому роду одновременно передается по материнской линии. Роли общины и рода в обществе различны, а с этим связано и указанное различие. Следовательно, сестра и ее дети принадлежат к тому же роду, что и брат сестры, и упомянутый обычай можно рассматривать как выражение солидарности людей, принадлежащих к одному тотемическому роду, но живущих в разных общинах. Это лишь один пример из множества подобных же фактов, которые не могут быть поняты правильно, если мы рассматриваем их изолированно, вне связи с целым, с той системой социальных координат, вне которой факты не имеют смысла. Необходимо сначала выявить механизмы возникновения тех или иных социально-культурных явлений, выявить систему закономерных общественных связей, внутри которой они функционируют, и только это даст возможность понять и объяснить их. Важно не вырывать отдельные явления из социального и культурного контекста, а рассматривать их в единстве с другими явлениями, с социальным и культурным целым, потому что общество не произвольная комбинация случайных явлений, а система, элементы которой объединены необходимыми и закономерными связями. Поэтому анализ социальной структуры, раскрытие внутренних связей и отношений в обществе наших дней или недавнего прошлого бросает свет на отношения, бытовавшие в обществах подобного типа, в какую бы эпоху они ни существовали. {79/80}
Сторонник диалектического метода стремится рассматривать явления в их взаимной, органической связи и обусловленности, полагая, что ни одно явление в природе и обществе не может быть понято, если оно берется в изолированном виде, вне связи с окружающими явлениями. Между тем многие сравнительно-этнографические исследования, посвященные происхождению и развитию социальных институтов и явлений культуры, представляют собой пестрое собрание самых разнообразных фактов, заимствованных из всех эпох и от всех народов, порожденных самыми различными общественными и историческими условиями. Представления о социально-культурном целом, органическую часть которого эти факты составляют и вне которого они лишены жизни и не могут быть правильно поняты, эти работы обычно не дают. По меткому замечанию Рут Бенедикт, перед читателем возникает некое чудовище «с правым глазом из Фиджи, левым – из Европы, одной ногой с Огненной Земли, другой – с Таити, с пальцами на руках и ногах из самых разных мест земного шара. Такая фигура не соответствует реальности ни в прошлом, ни в настоящем» [23, с. 49]. Выхватыванию отдельных явлений из социального целого, где они органически связаны с другими явлениями, хотелось бы противопоставить метод этнографического моделирования, дающий возможность выявить ведущие тенденции и закономерности, метод проецирования их – а не отдельных, изолированных явлений – в прошлое путем сопоставления с археологическими материалами. Подробнее об этом методе – дальше.
Реконструкция таких социально-исторических типов далекого прошлого, которые, как нам кажется, уже не имеют этнографических параллелей, даже отдаленных, требует особой осторожности. Метод пережитков, к которому обычно прибегают в таких случаях, может быть надежным и эффективным инструментом научного познания, только если нам удалось доказать, что данное этнографическое явление действительно лишь пережиток, что оно не порождено существующими в настоящее время условиями. И если мы докажем это, нам еще предстоит показать, какой именно эпохой в развитии общества и культуры оно порождено. Метод пережитков не теряет своего значения и сегодня, но лишь {80/81} при условии критического и осторожного обращения с ним. Привлечение того или иного явления в качестве пережитка должно быть научно аргументированным. Это требование может показаться чрезмерным и трудно выполнимым, но только оно избавит наши опыты реконструкции первобытности от субъективизма и произвола, а метод пережитков сможет по праву называться научным методом. И тогда он будет успешно сочетаться с историко-типологическим методом, органически связанным, в свою очередь, с методом сравнительно-историческим, давно нашедшим признание в науке [17; 5, с. 244].
Реконструкция первобытной истории, в моем понимании, распадается как бы на два последовательных этапа типологизации или обобщения. На первом этапе мы привлекаем этнографические и археологические материалы, относящиеся к тем или иным конкретным современным и древним этносам, тем или иным локальным культурам как этнографические и археологические типы или как локальные исторические типы, обладающие определенными пространственными и временными координатами. На втором этапе мы абстрагируемся от пространственно-временных характеристик этнографических и археологических типов и, опираясь на сходство их социально-экономических структур, объединяем их как представителей одной и той же стадии развития или одного и того же общего исторического типа.

1 Ср. замечания Э. Геллнера [39, с. 537 – 540] в связи с моей статьей [6 а].
Окончание статьи
1. Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 12.
2. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. – К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 21.
3. Бибиков С. Н. Некоторые аспекты палео-экономического моделирования палеолита. – СА. 1969, № 4.
4. Блок М. Апология истории или ремесло историка. М., 1973.
5. Бромлей Ю. В. Этнос и этнография. М., 1973.
6. Кабо В. Р. Каменные орудия австралийцев. – Труды Института этнографии. Т. 80, 1962.
6а. Кабо В. Р. История первобытного общества и этнография. (К проблеме реконструкции прошлого по данным этнографии). – Охотники, собиратели, рыболовы. Проблемы социально-экономических отношений в доземледельческом обществе. М., 1972.
7. Кабо В. Р. Тасманийцы и тасманийская проблема. М., 1975.
8. Ларичев В. Е. Палеолит Северной, Центральной и Восточной Азии. Ч. 2. Новосибирск, 1972.
9. Лотман Ю. Заметки о структуре художественного текста. – Труды по знаковым системам. Вып. 5. Тарту, 1971.
10. Маркарян Э. С. Очерки теории культуры. Ереван, 1969.
11. Маркарян Э. С. О генезисе человеческой деятельности и культуры. Ереван, 1973.
12. Массон В. М. Экономика и социальный строй древних обществ. Л., 1976.
13. Морган Л. Г. Дома и домашняя жизнь американских туземцев. Л., 1934.
14. Окладников А. П. Буреть – новая палеолитическая стоянка на Ангаре. – Советская археология. 1940, т. 5.
15. Окладников А. П. Палеолитические жилища в Бурети. – Краткие сообщения Института истории материальной культуры. 1941, вып. 10.
16. Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории. М., 1974.
17. Путилов Б. Н. Методология сравнительно-исторического изучения фольклора. Л., 1976.
18. Пэнто Р., Гравитц М. Методы социальных наук. М., 1972.
19. Файнберг Л. А. Возникновение и развитие родового строя. – Первобытное общество. Основные проблемы развития. М., 1975.
20. Штофф В. А. О роли моделей в познании. Л., 1963.
21. Ascher R. Analogy in Archaeological Interpretation, – «Southwestern Journal of Anthropology». 1961, vol. 17.
22. Ascher R. Ethnography for Archaeology: a Case from the Seri Indians. – «Ethnology». 1962, vol. 1.
23. Веnediсt R. Patterns of Culture. L., 1935.
24. Binford L. R. Archaeology as Anthropology. – «American Antiquity». 1962, vol. 28.
25. Вinfоrd L. R. Methodological Considerations of Archaeological Use of Ethnographic Data. – Man the Hunter. Ed. by R. B. Lee and J. De Vore. Chicago, 1968.
26. Binford L. R. Interassemblage Variability: the Mousterian and the «Functional» Argument. – The Explanation of Culture Change. Ed. by C. Renfrew. L., 1973.
27. Binford L. R. Post-Pleistocene Adaptation. – New Perspectives in Archaeology. Ed. by L. R. Binford and S. R. Binford. Chicago, 1968.
28. Binford L. R. Archaeological Perspectives. – New Perspectives in Archaeology. Ed. by L. R. Binford and S. R. Binford. Chicago, 1968.
29. Binford L. R. An Archaeological Perspective. N. Y., 1972.
30. Borneman E. Das Patriarchat. Frankfurt am Main, 1975.
31. Bursch F. C. Ethnologie und Vorgeschichte. – «Saeculum». 1954, Bd 5, H. 3.
32. Chang К. С. Major Aspects of the Interrelationship of Archaeology and Ethnology. – «Current Anthropology». 1967, vol. 8, № 3.
33. Сhilde V. G. Piecing Together the Past. L., 1956.
34. Clark J. G. D. Folk Culture and the Study of European Prehistory. – Aspects of Archaeology. L., 1951.
35. Clark J. G. D. Archaeological Theories and Interpretations. – Anthropology Today. Ed. by A. L. Kroeber. Chicago, 1952.
36. Clark J. G. D. Archaeology and Society. Reconstructing the Prehistoric Past. Cambridge, 1959.
37. Clark D. Mobility and Settlement Patterns in Sub-Saharan Africa. – Man, Settlement and Urbanism. Ed. by P. J. Ucko a. o. L., 1972.
38. David N. On Upper Palaeolithic Society, Ecology, and Technological Change: the Noaillian Case. – The Explanation of Culture Change. L., 1973.
39. Gellner E. Primitive Communism. – «Man». 1973, vol. 8, № 4.
40. Gjessing G. Socio-Archaeology. – «Current Anthropology». 1975, vol. 16, № 3.
41. Gopala Sarana. Archaeological Interpretation and Anthropology. – Studies in Indian History and Culture. Ed. by S. Ritti and B. R. Gopal. Dharwar, 1971.
42. Gopala Sarana. The Methodology of Anthropological Comparisons. An Analysis of Comparative Methods in Social and Cultural Anthropology. – «Viking Fund Publications in Anthropology». 1975, № 53.
43. Gould R. A. Living Archaeology: the Ngatatjara of Western Australia. – «Southwestern Journal of Anthropology». 1968, vol. 24, № 2.
44. Guhr G. Zur ethnographisch-archäologischen Methodologie. Betrachtungen zu einer theoretischen Diskussion in der österreichischen Forschung. – «Ethnographisch-Archäologische Zeitschrift». 1966, 7 Jg., H. 1.
45. Grünert H. Bemerkungen zu Geschichte, Stand und Bedeutung der Zusammenarbeit von Archäologie und Ethnographie in der Ur-und Frühgeschichtsforschung. – «Ethnographisch-Archäeologische Zeitschrift». 1974, 15 Jg., H. 2.
46. Jосhim M. A. Hunter-Gatherer Subsistence and Settlement. A Predictive Model. N. Y., 1976.
47. Koppers W. Das Problem der Parallelisierung zwischen Ethnologie und Prähistorie. – Kultur und Sprache. Wien, 1952.
48. Koppers W. Zusammenarbeit von Ethnologie und Prähistorie. – «Zeitschrift für Ethnologie». 1953, Bd 78, H. 1.
49. Koppers W. Das Problem des Universalgeschichte. – «Anthropos». 1957, Bd 52, H. 3 – 4.
50. La prehistoire francaise. Les civilisations paleolithiques et mesolithiques de la France. T. 1. P., 1976.
51. Laming A. Lascaux. L., 1959.
52. Laming — Emperaire A. Primitifs d’hier et d’aujourd’hui. – Sciences et avenir: la vie prehistorique. P., 1972.
53. Leone M. P. (ed.). Contemporary Archaeology. L., 1972.
54. Leroi-Gourhan A. Les religions de la prehistoire. P., 1964.
55. Leroi-Gourhan A. Prehistoire de l’art occidental. P., 1965.
56. Lumleу H. Une cabane acheuleenne dans le grotte du Lazaret (Nice). – «Memoires de la Societe prehistorique francaise». 1969, t. 7.
57. Man the Hunter. Ed. by R. B. Lee and J. De Vore. Chicago, 1968.
58. Marett R. R. Head, Heart and Hands in Human Evolution. L., 1935.
59. Marshak A. The Roots of Civilization. N. Y., 1972.
60. Megaw V. and Johnes R. The Dawn of Man. L., 1972.
61. Narr K. J. Approaches to the Social Life of Earliest Man. – «Anthropos». 1962, Bd 57, H. 3 – 6.
62. Nutini H. G. Social Structure and Model Building. – Сlaude Levi-Strauss. The Anthropologist as Hero. Ed. by E. and T. Hayes. Cambridge, 1970.
63. Orme B. Archaeology and Ethnography. – The Explanation of Culture Change. L., 1973.
64. Orme B. Twentieth-Century Prehistorians and the Idea of Ethnographic Parallels. – «Man». 1974, vol. 9, № 2.
65. Peterson N. Open Sites and the Ethnographic Approach to the Archaeology of Hunter-Gatherers. – Aboriginal Man and Environment in Australia. Ed. by D. Mulvaney and J. Golson. Canberra, 1971.
66. Rouse J. Introduction to Prehistory. N. Y., 1972.
67. The Explanation of Culture Change: Models in Prehistory. Ed. by C. Renfrew. L, 1973.
68. Thomson D. F. The Seasonal Factor in Human Culture, Illustrated from the Life of a Contemporary Nomadic Group. – «Proceedings of the Prehistoric Society». Cambridge, 1939, vol. 5.
69. Ucko P. J. and Rosenfeld A. Palaeolithic Cave Art. L., 1967.
70. Ucko P. J. Ethnography and Archaeological Interpretation of Funerary Remains. – «World Archaeology». 1969, vol. 1, № 1.
71. Weуer E. M. The Eskimos. Hamden, 1962.
72. White C. and Peterson N. Ethnographic Interpretation of the Prehistory of Western Arnhem Land. – «Southwestern Journal of Anthropology». 1969, vol. 25, № 1.
73. Yellen J. and Harpending H. Hunter-Gatherer Populations and Archaeological Inference. – «World Archaeology». 1972, vol. 4, № 2.