В.А. Тишков. Новая политическая антропология

В.А. Тишков НОВАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ
Социально-культурная антропология изначально интересовалась по-
литикой и, собственно говоря, именно интерес к политической организа-
ции, природе властных отношений, проблемам гегемонии, статуса, ра-
венства-неравенства составлял центральные темы этой дисциплины на
протяжении ее векового профессионального действия. Горизонты поли-
тической антропологии постоянно расширялись по мере эволюции и ус-
ложнения как самого общественного процесса, так и по мере развития
самой дисциплины и совершенствования ее методов. Видимо, было бы
правильно сказать, что реальный мир определяет содержание политичес-
кой антропологии, и в равной мере антропология конструирует мир, в
котором пребывают и отправляют свое знание антропологи. Такой бо-
лее сложный подход по сравнению со старой констатацией, что этноло-
гия и антропология нужны, чтобы лучше управлять, все больше распрос-
траняется в современной науке [1]. Все больше отходит на второй план
представление, что политическая антропология — это дисциплина, изу-
чающая системы властно-управленческих отношений в «традиционных
обществах» и ранние формы политических институтов (так называемая
«потестарная этнография»), а также устаревает классификация полити-
ческой антропологии как сферы изучения только этнических параметров
политических процессов [2].
Эволюция дисциплинарного интереса
Прежде чем определить эволюцию дисциплинарного интереса соци-
ально-культурной антропологии к политическому, попробуем определить,
Тишков Валерий Александрович (1941 г.р.) — доктор исторических наук, профессор,
директор Института этнологии и антропологии РАН.
Адрес: 117334, Москва, Ленинский проспект, д. 32а. Институт этнологии и антрополо-
гии РАН.
Тел.: (095) 938-17-47 (служ.).
E-mail: Tishkov@ors.ru В.А. Тишков. Новая политическая антропология 69
что есть политика в широком смысле слова. Интересно, что классики
политической антропологии, М. Фортес и Э. Эванс-Причард, создавшие
под своей редакцией коллективный труд «Африканские политические
системы» [3], обошлись без определения, что есть политика, но тем не
менее дали отличный образец анализа таксономии, структуры и функци-
онирования политических систем и, отчасти, самого политического про-
цесса. Авторы коллективного труда «Политическая антропология», опуб-
ликованного в 1966 г. под редакцией Марка Шварца, Виктора Тернера и
Артура Тадена, уже сделали попытку определить, что есть политический
процесс и политика, и их рассуждения остаются полезными. По крайней
мере, впервые столь явно словарь исследователей обогатился такими по-
нятиями, как «конфликт», «борьба», «политическая арена» («политичес-
кий процесс», «динамика», «интерес»). Впервые антропологи стали отхо-
дить от статичного видения политической системы или культуры и обра-
щать внимание на то, как различные группы и партии оперируют и даже
манипулируют разного рода мифическими верованиями и символами для
достижения своих интересов. Политически значимые верования, ритуа-
лы й символы стали рассматриваться не только как глубокие структур-
ные архетипы политического, но и как динамичный процесс повседнев-
ной социальной жизни, а также исследоваться в контексте конструиро-
вания новых групп и коалиций и их новых взаимоотношений.
Этот перенос интереса со статики и синхронности морфологических
типов «политической системности» на динамику и диахронию меняю-
щихся обществ был крайне важным и плодотворным. Он помог подвег-
нуть сомнению одержимость прежней антропологии повторяемостью,
укорененностью и цикличностью эволюции социальных структур, своего
рода утопию культурно обусловленного баланса и даже гармонии «тра-
диционных обществ», при которых почти не оставалось места разрыву с
«традицией» или ее радикальной смене. Безусловно, современные антро-
пологи, работая в сложных обществах, где этнические и религиозные
различия, экономическое неравенство, политическая и правовая гетеро-
генность сосуществовали в границах изучаемых сообществ, больше уже
не могли игнорировать существование важнейших социально-культур-
ных асимметрий ради поиска доказательств органически функционирую-
щих и строго интегрированных систем. В центре антропологии оказался
более широкий спектр социальной жизни с ее сложностью, меняющимся
разнообразием, слабым компонентным взаимодействием (и это когда в
СССР разрабатывалась «компонентная» теория этноса!), конфликтами и
разной степенью консенсуса вплоть до отсутствия такового вообще.
Именно при таком взгляде этнографическое «поле политики» (или
«политическое поле») как культурный процесс и культурное действие
оказалось гораздо более интригующим исследовательским горизонтом,
чем это позволяла антропология «древних и вечных» политических сис-
тем в виде мифологем, подобных «военной демократии». Появились бо-
лее глубокие разработки ключевых элементов политического процесса,
как, например, принуждение и его разновидность — сила, поддержка и
легитимность, политический статус, официальность, принятие решения, 70 Журнал социологии и социальной антропологии. 2001. Том IV. № 4
составляющие власти, принуждение и влияние, мобилизация, конфликты
и их разрешение.
В 1980-е гг. британскими антропологами была инициирована работа в
области изучения организаций в рамках Британской ассоциации соци-
альной антропологии по изучению политики и практики (British Association
for Social Anthropology in Policy and Practice), одним из итогов этой рабо-
ты стало издание фундаментального труда «Антропология организаций»
[4].
Подлинное переосмысление политической антропологии произошло
в последнее десятилетие, особенно усилиями европейских социальных
антропологов, координирующих свои исследования в рамках созданной
в 1990 г. Европейской ассоциации социальных антропологов (European
Association of Social Anthropologists) — ЕАСА. Одним из заметных собы-
тий стала публикация под редакцией британских ученых Крис Шор и
Сюзан Райт книги «Антропология политики», основанной на материалах
сессии «Политика, мораль и искусство управления» в рамках очередного
съезда ЕАСА в г. Осло в 1994 г. [5].
Отечественная традиция
Я не буду делать глубокого экскурса в историю отечественной этног-
рафии, для которой политическая антропология не была приоритетным
исследовательским доменом по ряду причин. Если говорить о нынешнем
поколении, то большой вклад в разработку политической антропологии и
понятия политического внесли многие российские этнологи, особенно
С.А. Арутюнов, Ю.В. Бромлей, Л.Е. Куббель, А.И. Першиц, Ю.И. Семе-
нов, В.А. Шнирельман, A.A. Никишенков, В.В. Бочаров, Н.М. Гиренко,
В.А. Попов, С.В. Чешко, Л.М. Дробижева, М.Н. Губогло и др. В самые
последние годы петербургский «Журнал социологии и социальной ант-
ропологии» публикует статьи по данной тематике, а на кафедре культур-
ной антропологии и этнической социологии факультета социологии Санкт-
Петербургского государственного университета читается курс «Полити-
ческая антропология». Автор этого курса В.В. Бочаров, как и другие
российские специалисты, справедливо отмечает, что возникновение в
мировой науке политической антропологии как относительно самостоя-
тельной субдисциплины было по сути дела теоретическим обобщением
европейского (прежде всего британского) опыта по организации управ-
ления колониальными территориями [6, с. 2; 7]. Вполне естественно, что
аналогичные проблемы управления огромными евразийскими террито-
риями, населенных «инородцами», стояли и перед российскими властя-
ми, и казалось бы тождественный общественно-исторический опыт дол-
жен был породить не только сходные проблемы, но и сходные подходы и
потребности в экспертизе. Однако отражение колонизационного про-
цесса в научно-теоретическом сознании России отличалось от «западно-
го» варианта. «Одним словом, если колониальный процесс на Западе при-
вел к осознанию обществом и государством необходимости развития ан-
тропологии, прежде всего как прикладной дисциплины, что впоследствии
привело к образованию крупнейших научных школ в антропологии, ко-В.А. Тишков. Новая политическая антропология 71
торые возглавлялись людьми непосредственно принимавшими участие в
колониальном процессе, то в России, казалось бы, тот же общественно-
исторический опыт ничего подобного не породил. Если в западной тра-
диции возник даже специальный институт «государственного антрополо-
га», в задачи которого входило консультировать чиновника-практика в
принятии последним решений по управлению инокультурным населени-
ем, а исследования теоретиков также финансировались колониальными
властями, то в России крупнейшие этнографы (антропологи) зачастую
сами являлись политическими оппонентами правящей власти» [6, с. 2].
Действительно, русская крестьянская община изучалась оппозицион-
ными царизму «народниками», а бывший народоволец и политический
ссыльный В.Г. Богораз стал одним из классиков отечественной антропо-
логии. Политическим оппонентом власти был и другой классик отече-
ственной антропологии В.Я. Штернберг. Однако придавать отечествен-
ной антропологической традиции «антигосударственный статус», вклю-
чая и советское время, было бы упрощением. Начиная от Миклухо-Маклая,
Снесарева, Чокана Велиханова, Тенишева и заканчивая советской этног-
рафией, отечественная этнография пребывала на государственном кош-
те и прилежно пеклась о государственных интересах, снабжая власть и
публику необходимым знанием о разных культурах и даже инициируя
проекты приобретения новых заморских колоний, как это делал, напри-
мер, Миклухо-Маклай.
Политика в антропологической перспективе
Прежде всего, в отличие от историографии и политологии, антропо-
логия обращает больше внимания на политический процесс, чем на поли-
тическое событие, и на такую форму человеческой активности, которая
носит больше публичный, чем частный характер. Уровень данной пуб-
личной активности может распространяться от соседской общины до стра-
ны или даже мировых регионов, чем мало занималась прошлая полити-
ческая антропология, в центре внимания которой были главным образом
структурированные и гомогенные общества. Политика характеризуется
обязательным наличием целей, точнее, групповых целей, хотя индивиду-
альные, частные цели и интересы постоянно присутствуют и даже могут
определять групповые, особенно если речь идет об интересах лидеров,
которые формулируют цели от имени группы. Такими целями может быть
достижение новой системы межгрупповых отношений или отношений
группы с институтами, с которыми они находятся в фундаментальных
связях (например, государство). Чаще всего — это борьба за статус и
ресурсы, независимость, ведение войны или достижение мира, распре-
деление должностей, титулов и ролей, за которые происходит постоян-
ная конкуренция между членами группы или между представителями
разных групп в едином политическом пространстве. Политика чаще все-
го направлена на устранение разногласий и споров в конкурентном мире
групповых человеческих отношений, но она же может иметь целью и
создание таких разногласий и конфликтов. Таким образом, «слово «по-
литическое» можно применить ко всему, что носит публичный характер, 72 Журнал социологии и социальной антропологии. 2001. Том IV. № 4
содержит целеполагание и включает вопрос о властных полномочиях и
контроле среди отдельных индивидов определенного общества или груп-
пы», а изучение политики в данном случае есть «изучение процессов,
которые сопровождают определение и достижение публичных целей с
использованием власти членами группы, которые стремятся к достиже-
нию данных целей» [8].
Это лишь самое общее определение политического, но оно позволяет
социальной антропологии не ограничиваться только изучением полити-
ческих институтов своего рода цикличных или статичных обществ в струк-
турно-функциональных терминах, чем антропология занималась многие
десятилетия. Здесь возможен перенос внимания с «общества» на полити-
ческое «поле» в пространственно-временном континууме, т.е. в истори-
ческом времени. «Политическое поле не действует подобно часовому
механизму, где все части подогнаны с абсолютной точностью. Скорее,
это поле напряжения, заполненное изощренными и определившимися
антагонистами, одиночными или корпоративными, которые руководству-
ются амбицией, альтруизмом, собственным интересом и желанием об-
щего блага и которые в цепи различных ситуаций связаны друг с другом
собственным интересом или идеализмом, или разделены и противостоят
друг другу по тем же самым мотивам» [8, р. 8].
Таким образом, отдавая должное классическим исследованиям эво-
люции политических обществ (политогенез), политической антропологии
колониальных сообществ и «конфликту культур», структурно-функцио-
нальной теории политических систем, которые занимали ведущие пози-
ции до 1960-х гг. XX в., мы хотели бы предложить ряд новых направле-
ний в области политической антропологии, которые могут существенно
обогатить объяснительные ресурсы современной науки применительно к
современным обществам.
О глобальном этноландшафте
Во-первых, при изучении сложных политий, какими являются совре-
менные общества-государства, крайне важно исследовать не только ос-
новополагающие конституционно-типологические конструкции и проце-
дуры, чем больше занимаются политологи, а промежуточные, дополни-
тельные и параллельные политические структуры и их отношение к
«формальной власти». Применительно к России, где сосредоточен наш
основной интерес, и к другим странам огромную важность, например,
представляет политика этничности и этнических элит, проблема лидер-
ства и соперничества, особенно в ситуации быстрых институциональных
перемен, насыщенных противоречиями и конфликтами. Именно поэтому
при рассмотрении ряда фундаментальных современных процессов мы
обращаем внимание на роль индивидуальных акторов социального про-
странства, на частные стратегии людей, на процесс принятия решений
на политической арене, на политические импровизации и выбор проект-
ных сценариев.
Параллельно с этим новейшие тенденции обозначили плодотворность
диалога историков и антропологов прежде всего тем, что в отличие от В.А. Тишков. Новая политическая антропология 73
экономистов и социологов, социальные историки помогли увидеть «мол-
чаливую историю» или «людей без истории», если использовать назва-
ние книги недавно скончавшегося выдающегося антрополога и историка
Эрика Вулфа [9]. Здесь одной из главных тем политической антрополо-
гии стала сфера взаимодействия государственной политики, гегемонии
власти или отдельных групп и формы сопротивления, которые в свою
очередь породили нестабильность, экстремизм, гражданские войны, на-
силие, террор. Под влиянием А. Грамши и других авторов темы гегемо-
нии и сопротивления (особенно на уровне низовых стратегий и повсед-
невной практики людей) стали настолько популярными среди нового по-
коления антропологов, что в последнее время вызвали своего рода
ответную реакцию — а именно интерес к «порядку», о котором когда-то
писали еще Э. Дюркгейм и А. Рэдклиф-Браун. Рассматривая темы наси-
лия, экстремизма и сепаратизма, мы также приходим к выводу, что соци-
альный порядок среди человеческих сообществ первичен по отношению
к форме, в которой он осуществляется (старая, но сохраняющая свое
значение формула Сэмюэля Хантингтона).
Современная политическая антропология отдала дань таким глобаль-
ным концептам социальных наук, как империализм и (пост)колониа-
лизм. Имперская парадигма гуляет сегодня по страницам текстов, по-
священных посткоммунистическому миру, пытаясь представить недав-
но существовавшие «социалистические страны» как «колониальные
империи» и тем самым ослабляя объяснительные модели того, что про-
изошло в последнее десятилетие на территории бывшего СССР. Выз-
вавшая в свое время восторженный отклик критика Эдвардом Саидом
европоцентристской формы репрезентации истории и культуры «дру-
гих народов» [10] и его призыв создавать собственные «аборигенные»
историко-этнографические версии сегодня уже воспринимаются с оп-
ределенной осторожностью. Ибо более внимательный анализ показы-
вает, что так называемая имперская (или колониальная) этнография
далеко не всегда носила монолитно-патерналистский характер. Тем бо-
лее этого нельзя сказать об отечественной (русской и советской этно-
графии), имеющей бесспорные заслуги в изучении и сохранении куль-
турного многообразия страны. Не были безмолвными клиентами и так
называемые «подчиненные народы», активно участвовавшие как в куль-
турном диалоге, так и в научном осмыслении собственных культур, по
крайней мере в XX в.
Современная политическая антропология включила в свой арсенал
не только вопросы социальной истории повседневности и политичес-
кую экономию, но и вопросы «символического капитала», массовых ин-
формационных воздействий и неформальных сообществ как важней-
ших элементов политического поля и системы власти, а также самого
существования культурно сложных сообществ (национальных и трансна-
циональных). Соединение мифопоэтики и политики позволяет открыть
новую сферу политической антропологии — сферу символического дей-
ствия и воздействия (управления) [11]. В этой связи мой парадоксальный
вопрос «Выиграет ли российская армия войну в Чечне у CNN и ВВС?» на 74 Журнал социологии и социальной антропологии. 2001. Том IV. № 4
самом деле не столь далек от политико-антропологического анализа.
Наконец, вслед за Мишелем Фуко, мы обращаем внимание на особую связь между
доменом власти и властью знания, когда в обществах массовой образованности,
какими являются все постсоветские государства, антропологический анализ
не может игнорировать исключительную роль интеллектуальных элит и часто
определяющее значение их субъективных предписаний для политического
поведения остального населения.
Литература
1. Vincent J. Anthropology and Politics: Visions, Traditions and Trends. Tucson: University of Arisona
Press, 1990.
2. Пугачев В.П. Политология. М.: Аст/Слово, 1999.
3. Evans-Pritchard Е.Е., Fortes М. African Political System. London: Oxford University Press, 1940.
4. Anthropology of Organizations / Ed. S. Wright. London: Routlege, 1994.
5. Anthropology of Policy. Critical Perspectives on Governance and Power / Eds. C. Shore, S. Wright.
London: Routledge, 1997.
6. Бочаров В.В. Политическая антропология и общественная практика // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т. 1. № 2.
7. Обычное право народов Сибири / Отв. ред. Ю.И. Семенов. М.: Изд-во МГУ, 1997.
8. Political Anthropology. Introduction / Eds. M. Swartz, V. Turner, A. Tuden. Chicago: Aldine, 1966.
9. Wolf E. Europe and the People without History. Berkeley: University of California Press, 1982.
10. Said E. Orientalism. London: Routledge, 1978.
11. Modernity and its Malcontents: Rituals and Power in Postcolonial Africa / Eds. Jean Comaroff, John
Comaroff. Chicago, 1993.