Структура и динамика научных кадров

Говоря о структуре и динамике научных кадров, следует отметить, что научные кадры представляют собой наиболее важную часть блока науки в моделировании и прогнозировании научно-технического прогресса. Ведь научный выход определяется в первую очередь научной деятельностью, закономерностями функционирования научного сообщества, его масштабами, квалификацией, возрастными характеристиками и лишь во вторую очередь расходами на науку. Поэтому вопросы перспективного планирования подготовки научных кадров, исследование их динамики, квалификации и других показателей, характеризующих их работников, представляет несомненный интерес при оценке конечных итогов результативности научной деятельности. Особенность квалификационной и должностной структуры научных кадров связана с тем, что «кадровая составляющая научно-технического потенциала изменяется медленнее всех остальных. По имеющимся данным, подготовка кандидата наук требует 3-15 лет, а доктора наук 8-25 лет после окончания специалистом высшего учебного заведения. Поэтому та возрастная и квалификационно-должностная структура и численность ведущих кадров, которая должна сложиться через 10-20 лет, в большей мере определяется современным составом научных работников и не поддается столь мобильному изменению, как, например, финансирование или материально-техническое снабжение исследований» [Романов, Андросова, Фелингер, 1979: с. 3].
Интерес к исследованию этой проблемы возник 15 лет назад, а первые попытки таких исследований носили разведочный характер. Их можно считать отправной точкой для дальнейшей работы в этом направлении [Деревянко, Фелингер, Холюшкин, 1989а, 1989б; Деревянко, Воронин, Холюшкин, 1994: с. 32-36].
Актуальность темы значительно возросла в годы обвальных псевдореформ. В ходе их уменьшился приток молодежи в науку, увеличилась внутренняя и внешняя миграция и связанное с этим старение научных кадров.
Для нас представляют интерес проводившиеся в начале 2000-х годов социологические обследования, проводившиеся в шести-восьми специально отобранных московских институтах РАН, по 40–50 респондентов от каждого института. Общая численность опрошенных варьировалась от 310 до 340 человек [Мирская, 2000б]. Так, реальным объектом исследования 2001 года стали 7 элитных московских институтов РАН. Общее число респондентов составило 310 человек, опрошенных по стандартизированной анкете (5 тематических разделов, около 70 вопросов).
На основе проведенного анкетирования были получены подробные данные о мотивации, настроениях и намерениях ученых; об их оценке состояния исследований и качества собственных работ; о финансовом обеспечении исследований и материальном положении исследователей; о мере включенности респондентов в международное сотрудничество и компьютерные телекоммуникации; об изменении характера и тематики исследований и т. п.
Во всех опросах около 80% респондентов выразили мнение о том, что исследования находятся на критическом рубеже. Интересно, что такая оценка относилась к положению дел в рамках РАН, где ситуацию сочли удовлетворительной только 7 % ученых, в то время как в своей научной области — до 30%, а в своем подразделении — порядка 50 %.
Оценка качества научных работ, как известно, составляет сложную проблему, до сих пор не имеющую общепризнанного решения. Сами ученые (во всяком случае — из элитных коллективов) достаточно четко представляли себе уровень всех работ, осуществляемых в их области исследований. Кроме того, существует некое интуитивное представление о среднем международном уровне, с которым и сравнивается качество работ.
В 1994 году более трех четвертей — 77% респондентов элитной выборки считали свои результаты не ниже среднего международного уровня. К сожалению, с течением времени этот процент непрерывно падал, и в 2001 году о подобном качестве своих работ заявили уже только 61% ученых. Неуклонно сокращается также доля тех, кто считает качество своих работ выше среднего международного уровня: с 23 % до 9 % [Мирская, 2000б].
Порожденное безосновательным заявлением одного из высокопоставленных представителей власти, по страницам СМИ пошло гулять мнение о том, что отечественные ученые неплохо обеспечены, ибо у большинства из них есть дополнительная работа вне науки, а у многих — две-три работы. Данные социологических опросов говорят совершенно о другом: дополнительная работа, как правило, исполняется учеными в сфере все той же науки или образования (и соответст-венно доплата за нее мизерна). Половина ученых просто не хотят иметь заработков вне науки, т. к. не считают возможным отвлекаться от основного дела; 30 процентов хотели бы подработать в других сферах деятельности, но не могут найти подходящих возможностей, и только 20 процентов действительно прирабатывают вне науки — это в подавляющем большинстве молодые ученые [Мирская, 2000б].
Таблица 13. Материальное положение докторов наук, %
Среднеобеспеченные 29,0
Чуть лучше бедных 56,5
Бедные 10,0
Нищие 3,0
Итого 100,0
Интересно, что в течение последних семи лет это процентное соотношение совершенно не изменилось.
Результатом бедственного материального положения ученых является то, что лишь половина опрошенных располагает средствами для приобретения только самой необходимой научной литературы. Почти 70 % отметили, что по уровню благосостояния они относятся к категориям ниже, чем среднеобеспеченные (таблица 13).
«Слухи об опасности «утечки мозгов» из России сильно преувеличены», – заявлял сравнительно недавно министр образования и науки РФ А. Фурсенко, выступая на международном семинаре «Поддержка развития научной карьеры и академической мобильности между РФ и ЕС». Глава Минобразования был убежден, что этот процесс происходил в рамках «естественной миграции».
Любопытно, что эксперты дают прямо противоположную оценку эмиграции российских ученых. По данным национального доклада о развитии человеческого потенциала в России за 2004 г., экономическая оценка «естественной миграции» ученых на Запад составляет $25 млрд. в год. При этом Россия занимает меньше 1% (0,8%) на мировом рынке наукоемкой продукции. Между тем, как отмечается в исследовании информационно-аналитического агентства «МиК», наши эмигранты, живущие в США, обеспечивают, по разным оценкам, 20-25% производства американского хай-тека, что составляет около 10% мирового рынка. США стоят на первом месте в списке стран, в которые иммигрируют российские специалисты.
В целом численность научных кадров российских академических институтов за период реформ, конечно, сократилась, хотя и не столь значительно, как в отраслевой науке и как это принято считать. За 1990–2000 годы научные кадры РАН уменьшились приблизительно на 12000 человек, или на 18.6 %. Численность ученых, уехавших за рубеж, оценивается в 10 процентов, но точные данные об эмиграции привести невозможно, так как многие работают по контрактам, не раз и не два пролонгируя свои долгосрочные командировки. По некоторым сведениям на Запад уехало 800000 работников научной отрасли. Картина отъездов ученых не была единообразной (таблица 14).
Действительно, ряд биологических лабораторий в начале 1990-х годов эмигрировал почти в полном составе; в то же время из гуманитарных институтов за рубеж уехали лишь единицы.
Таблица 14. Распределение российских исследователей, работающих за рубежом (по областям науки) [Мирская, 2000б] Естественные науки 77,0%
Технические науки 12,7%
Гуманитарные науки 4,3 %
Медицинские науки 3,6%
Общественные науки 1,7%
Сельскохозяйственные науки 0,6
Кризисная ситуация в социально-экономическом положении страны по-разному отразилась на разных возрастных и квалификационных группах науки. Комплекс объективных и субъективных факторов обуславливает относительно высокий уровень стабильности кадров высшей квалификации. Большинство опрошенных ученых (71,7%) не чувствует реальной угрозы потери места работы. Стабильным свое положение ощущают специалисты в области технических наук (76,2 %) и гуманитарии (76,7 %). Вместе с тем, эти цифры показывают и другое: почти каждый третий доктор наук ощущает личную социально-профессиональную неустойчивость [http://www.infomag.ru:8082/dbase/N002R/960719-002/text0068.html]. Положение стало меняться к худшему после принятия новой концепции развития науки в 2004 году.
Новая концепция развития науки, принятая в последнее время, по сути, продолжает разрушительные тенденции, характерные для 90-х годов XX столетия. Сегодня, в условиях общей тяги к простым решениям, в большинстве случаев под наукой подразумевают технологию – приложение научного знания в виде новых продуктов или технологических процессов. С одной стороны, это сужение проблемы (технология – лишь часть целостной научно-технической системы). В то же время, низкая доля превращения знания в технологию, и ее освоение в производстве – процессы, обусловлены общим экономическим положением страны. Отсутствие платежеспособного спроса на технологии при рыночных отношениях – фактор фундаментальный, который не может быть компенсирован подобными хитроумными решениями в рамках научной политики [Кара-Мурза, 2000].
В свете этой концепции основным направлением кадровой политики на ближайшую перспективу объявлены: поддержка ведущих научных школ и создание условий для профессионального роста научных работников в приоритетных направлениях науки и техники. Эта исходная идея перестройки науки поддерживать лишь блестящие и престижные научные школы принципиально ложна. Здравый смысл говорит, что посредственная, и даже невзрачная лаборатория, обеспечивающая хотя бы на минимальном уровне какую-то жизненно необходимую для безопасности страны систему (например, Гидрометеослужба), важнее престижной и даже блестящей лаборатории, не так непосредственно связанной с потребностями государства. Пожертвовать «посредственными» лабораториями, чтобы за счет их ресурсов укрепить блестящие, невозможно – особенно в условиях кризиса [Кара-Мурза, 2000].
Кроме того, введение в государственную практику в качестве критерия при финансировании исследований «престижа» или «уровня» научной лаборатории нереалистично, так как этот критерий не является операциональным, не может быть надежно формализован. Его применение на деле превращается в конкурс влиятельности научных группировок или отдельных ученых, что в условиях общего кризиса лишь увеличивает напряженность в социальной системе науки. Прямой волюнтаризм государственных органов предпочтительнее скрытого. Свертывание «посредственных» исследований во многих случаях оказывает и большой психологический эффект, усугубляющий кризис в отношениях науки и общества. Особенно это касается прекращения недорогих, но регулярно исполняемых работ, необходимых для поддержания больших национальных ценностей, создаваемых наукой [Кара-Мурза, 2000].
Многие из таких работ продолжаются десятки или даже свыше сотни лет, и их пресечение приводит к значительному обесцениванию всего прошлого труда и созданию огромных трудностей в будущем. Таковы, например, работы по поддержанию архивов и библиотек. В настоящее время основные функции отечественной науки обеспечиваются усилиями старших поколений научных и практических работников, но есть опасность разрыва поколений, так что через 10 лет может возникнуть провал. Особенно заметна катастрофическая тенденция старения кадров в центральных гуманитарных НИИ (например, институт археологии РАН и институт истории материальной культуры РАН).
Гораздо благополучнее картина в институте археологии и этнографии СО РАН, где доля докторов пенсионного возраста составляет лишь 44.45% от общего количества ученых высшей квалификации. За годы, прошедшие после последнего анкетирования количество докторов увеличилось вдвое с 9 до 22 человек, кандидатов наук с 26 до 45, количество ученых без степени уменьшилось с 20 до 17 человек (таблица 15). Имеется значительное количество молодых кандидатов наук. Это является результатом целенаправленной политики проводимой в ИАЭТ СО РАН.
Таблица 15. Рост квалификации в Институте археологии и этнографии СО РАН
Квалификация 1983 1993 2004 Прирост
К-во % К-во % К-во % К-во %
Доктора наук 5 12.82 9 16.36 22 26.19 +13 9.83
Кандидаты наук 13 33.33 26 47.27 45 53.57 +19 6.30
Ученые без степени 21 53.85 20 36.36 17 20.23 -3 -16.13
Итого 39 100 55 99.99 84 99.99 +29
Мне представляется важными решения СО РАН, касающиеся:
– расширенного воспроизводства молодых научных кадров высшей квалификации, в первую очередь через увеличение численности магистрантов, аспирантов и докторантов и повышение качества их подготовки.
– активного использования молодых высококвалифицированных научных кадров и ведущих специалистов при выполнении проектов и программ в рамках приоритетных направлений научных исследований.
Если говорить о молодежи, то, по мнению специалистов, такая забота не случайна.
В начале 1990-х годов появились заявления об исключительно трудном и чуть ли не дискриминируемом положении молодых ученых. Затем возникла другая крайность: положение научной молодежи стали приукрашивать, рекламируя льготы, которые якобы ожидают молодых ученых, чем как бы и решили проблему. Однако ни то, ни другое не соответствовало фактам: почти половина (46%) попавших во второе обследование молодых ученых получали финансовую поддержку через отечественные программы и гранты. Большинство западных грантов также были ориентированы на молодежь. Это значительно больше, чем в других возрастных группах, так что говорить о дискриминации невозможно. Однако и восторги по поводу особого внимания к молодым не имеют серьезного основания: принятое по этому поводу специальное решение Российской академии наук (обещавшее, в частности, среди прочего обеспечение молодых ученых квартирами) оставалось на бумаге.
Кроме того, пилотажи 1996 и 1998 годов засвидетельствовали мизерную долю молодежи в элитных исследованиях. Это означает, что осуществляемые формы поддержки не стимулируют научный рост нового поколения и, следовательно, не обеспечивают перспективной смены. Установлено, что профессиональная деятельность ученых в области естественных наук максимально эффективна в возрасте от 30 до 40–45 лет, а в обследованных коллективах с наибольшей отдачей работают представители старших возрастных групп, состоящих из людей 45–60 лет, что совершенно ненормально для устойчивого функционирования науки и создает ситуацию «выскребания дна сосуда» [Мирская, 2000б].
Вторая часть решения, касающаяся создания «ядра» привела к сокращению трети сотрудников РАН (по некоторым данным число сотрудников РАН составляло 60000 на момент реструктуризации науки) и финансовой дискриминации 90% остающихся в науке научных сотрудников, оказавшихся вне «ядра». Кроме того, критерий выявления «ядра» не может быть надежно формализован, а его применение на деле превращается в конкурс влиятельности научных группировок или отдельных ученых, что в условиях общего кризиса лишь увеличивает напряженность в социальной системе науки.